Луганский регион
Луганский регион
Главная
Районы Луганской области
Карта области с поиском
Контакты
Март
Февраль
Январь
Май
Апрель
Март
Февраль
Январь
Декабрь
Ноябрь
Ноябрь
Июнь
Май
Апрель
Март
Февраль
Январь
Декабрь
Ноябрь
Октябрь
Сентябрь
Август
Июль
Июнь
Май
Апрель
Март
Февраль
Январь
Декабрь
Ноябрь
Октябрь
Сентябрь
Август
Июль
Июнь
Май
Апрель
Март
Февраль
Январь
Декабрь
Ноябрь
Октябрь
Сентябрь
Август
Июль

Новости Луганска и области

13 октября 2015 года

Комбриг 80-й бригады об обороне Луганского аэропорта

Луганский аэропорт 

Луганский аэропорт

Командир 80-й аэромобильной бригады ВДВ Андрей Ковальчук на первый взгляд не похож на военного: теплые глаза, улыбка, спокойный голос без привычной для военных жесткости. Он скорее напоминает патрульного, который готов прийти на помощь в любой ситуации.

И когда комбриг начинает рассказывать о боевых операциях, и от него постоянно звучит "я принял решение" - начинаешь понимать, что перед тобой командир, который не боится брать на себя ответственность за жизни тысяч своих бойцов.

41-летний полковник Ковальчук в зоне АТО с самого начала войны. За бои под Славянском и освобождения города награжден орденом Богдана Хмельницкого III степени. Но известен он операцией в Луганском аэропорту.

Именно Ковальчук руководил обороной ЛАП с 13 июля до 31 августа. На тот момент он уже успел получить ранения - пуля прошла навылет через плечо во время рейда на аэропорт - и командир отказался эвакуироваться и остался с бойцами.

"Вы не понимаете, что такое для подразделения потеря командира. Это можно почувствовать только в бою - в момент страха солдат смотрит на своего командира с надеждой", - погружается в воспоминания Ковальчук и закуривает сигарету.

По 3:00 разговора комбриг успевает выкурить 5 сигарет, хотя признается, что вредная привычка вернулась именно в критической ситуации в аэропорту: "Я 3 года не курил. А тут понял, что кранты. Танки противника уже в аэропорту, наши танкисты ушли. У меня 130 бойцов с гранатометами и калашами. Вот я и закурил ".

Мы сидим на скамейке в столичном парке и обсуждаем путь самого комбрига (училище танковых войск - Национальная Академия обороны Украины - начальник штаба танкового батальона - командир механизированного батальона - начальник штаба отдельного аэромобильного полка), военные операции, аэропорт.

В украинский язык Ковальчука изредка вкрапливаются слова с военной лексики на русском. Без типичных мата и обзываний.

Только вспоминая, как раненые бойцы спрыгивали с высокого КамАЗа, который начали обстреливать из "Градов", он на мгновение замолкает и тихо добавляет: "Это п ... ц".

К началу войны Андрей Ковальчук был начальником штаба аэромобильной бригады, год служил в Косово в должности заместителя начальника контингента. Именно с миротворческой миссии он привез знания о том, как общаться с местным населением - не конфликтовать, не угрожать.

- А какой урок вы вынесли из этой войны? - Спрашиваю комбрига уже в конце разговора.

- Что нужно постоянно готовиться и совершенствоваться. Если бы наши подразделения были такими же боеспособными, как сейчас, война бы закончилась год назад, - говорит Андрей.

- Знаете, Вы совсем не похожи на военного, - в конечном итоге не удерживаюсь. - Вы какой-то положительно настроен и улыбаетесь.

- Я солдатам говорю: "Улыбайтесь людям". Это такие простые знания по миротворческой миссии. Ведь если ты не выполняешь боевую задачу, то не надо вести себя нагло и настраивать людей против себя.

Страх можно преодолеть страх

Я стоял с батальонной тактической группой в Райгородке, что под Луганском. Главой местных сепаратистов был батюшка. Сам вышел на контакт, пришел к нам на освящение куличей.

На тот момент мы не знали, что он занимал должность "министра социального развития ЛНР". Батюшка, да и батюшка - главное, что пояса посвятил.

Однажды звонит представитель военной контрразведки и говорит: "У тебя есть« крот ». Записывай номер телефона". Я записываю. Подхожу к зампотилу, говорю: "А ну, набирай этот номер". Высвечивается "Батюшка". Доложил в контр-разведку - и его стали дальше вести, потом взяли на избирательном участке.

Местные жители были негативно настроены к нам именно из-за этого батюшку. Все рассказывали друг другу, что как только мы пришли и стали у этого села, смертность выросла в два раза.

А мы в то время усиленно занимались боевой подготовкой, проводили тренировки и готовились к выполнению боевых задач.

С местными не слишком контактировали - но они знали, что я не позволю своим бойцам потерять оружие. Если это произойдет - солдат автоматически станет преступником.

Потеря оружия - уголовная ответственность. Тем более, если он возьмет и просто ее отдаст.

Затем была операция по освобождению Славянская, наши первые бои и первые потери. С освобождением города от террористов, перед бригадой поставили новую задачу - разблокировка Луганского аэропорта.
 
13 июля я с двумя батальонно-тактическими группами начал 85-километровый рейд в тылу противника с прорывом кольца окружения Луганского аэропорта.

Все было бы хорошо, пока мы не подошли к реке. Через нее должен был быть мост - но его не было. Мы попытались привести понтонную переправу. Не удалось - тогда готовность инженерного подразделения была не достаточным.

Нас начали обстреливать. Я принимаю решение идти в обход по селам. Одна батальонная тактическая группа не смогла пройти - их начали крыть минометами. С другой группой мы продвигались с боями, разбили 2 блокпосты, уничтожили полевой аэродром.

Но главное началось при заходе в аэропорт. Был маршрут, который мне определили. Провели доразведку, и оказалось, что там нас уже "ожидали". Я принял решение нагло заходить в аэропорт по кольцевой дороге Луганска.

Ребята взяли высоты вдоль дорог и обеспечили проход колонн. Прямо на мосту у нас подводят БТР. Колонна остановилась - не может обойти горящий БТР. Тогда огонь вели уже из-под Луганска и из села Георгиевка, что к югу от города.

Я слез с брони, подбежал к танку. Говорю экипажа, надо подъехать и отодвинуть горящий БТР сторону. Механик справился, БТР оттолкнул. Подаю команду на продолжение движения, сажусь на броню, но колонна не едет - танк не трогается. Вокруг все пылает, свистят пули.

Я снова спускаюсь с БТР-а, бегу к танку. Не едут - у механика произошел некий психологический надлом после того, как отодвинул БТР. Пока не снял автомат и не сказал: "Я вас или расстреляю, или вы едете" - никто не сдвинулся с места.

Страх можно преодолеть страхом. У меня в то время не было другого выхода, кроме как пригрозить ему - ведь могли сжечь всю колонку, а это более 70 машин.

Затем мина попадает в ЗИЛ с боеприпасами. 4 парня погибли. Мы прошли еще около 200 метров, и меня ранили. Пуля вошла со спины и вышла через плечо. Я не мог тогда остановить колонну, потому погибли бы все - со всех сторон раздавались выстрелы, велся бой.

Знаете, на войне солдат всегда поворачивает голову в сторону командира. Это его надежда, это такое чувство, которое можно только в бою понять. Когда мы уже остановились, все бросились оказывать мне помощь.

С заходом в аэропорт, у меня было 4 погибших и 15 раненых и контуженных.

Мы прорвали это кольцо, но не смогли его закрепить.

С 13-го июля до 31-го августа я руководил операцией в Луганском аэропорту. Все эти полтора месяца мы их просто кошмарили. Очень метко работала наша артиллерия. Но и нам доставалось.

Четырех погибших в течение первой недели мы держали в холодильнике из-под мороженого, потому что не было возможности эвакуировать. А еще - около 30 раненых. Несмотря на постоянные обстрелы, я все же решил провести их эвакуацию. Иначе личный состав деморализуется - так бывает, когда смотришь на убитых товарищей.

Как сейчас помню ... Это было ночью. Мы только собрались отправлять автомобиль, как начали сыпаться "Грады". Все эти искалеченные ребята с криками, со стоном спрыгивают с машины ... (замолкает) Это был п ... ц.

Когда закончился обстрел, мы повторно их загрузили. Я не докладывал ничего старшему начальнику. Только когда они прошли Георгиевка - доложил. Все выжили.

Меня отругали, что сам принял такое решение. А я не мог иначе, ибо лишний раз перестраховывался - сепаратисты могли прослушивать рации и накрыть по дороге.

Где-то уже с 19 августа, когда были бои под хрящеватым и Новосветловка, пошли россияне. Тогда разбили их разведроту. К этому у Лутугино и под Георгиевка разбили одну крымскую и одну русскую разведроты. У меня до сих пор есть сфотографированные их удостоверения. Мы передали их Службе Безопасности, себе оставили копии.

А где-то с 24-го числа, когда уже не было возможности содержать Хрящеватое и Новосветловка, была команда "отойти".

Подразделения других частей совместно с нами обороняли населенные пункты вокруг аэропорта, ушли. Остались только подразделения 80-й бригады.

Нас "отрабатывали" каждый день: "Грады", "Смерчи", "Тюльпаны", "Пионы". Это была артиллерия россиян. Летит беспилотник 40 минут, и все - пошли "Грады". У меня уже каждый солдат мог разобрать, когда летит снаряд от миномета, когда от "Ноны", когда от "Смерча", когда из танка - уже были настолько опытные ...

Но все равно было много раненых, так как некоторые военнослужащие пренебрегали собственной безопасностью. То есть не бомбят - без бронежилета, выполняет задачи - тоже без бронежилета, без каски. Я с ними боролся: "Деточка, нельзя так. Как я твоей матери буду объяснять?"

Когда мне матери звонили в аэропорт по военной связи (потому что не было мобильного), я говорил: "Лишний раз напомните, чтобы не ходили без бронежилетов".

Осколки же не выбирают, куда лететь. Какой-то процент мы теряли именно из-за нарушения мер личной безопасности. Почему они ими пренебрегали? Почему меня не слушали

Если бы они все были рядом со мной, то такого не было. Но аэропорт большой, командир не может всех видеть.

Даже при всей дисциплине, все равно найдется один, который пренебрегает правилами.

Оборона ЛАП: о боге тогда думали, наверное, все

30-го августа в 6 утра началась артподготовка атаки, которая продолжалась непрерывно до 16 часов. Нас утюжили, бомбили. В 17 часов они начали наступление.

Мы это наступление успешно отбили, они ушли.

В этот же день мы взяли в плен трех россиян. Они заблудились: приехали на "Урале" на наш опорный пункт заправить технику.

Наши ребята их и приняли вместе с бензовозом. Один из них, прапорщик, был из Псковской дивизии, а двое - солдат и старший лейтенант из 136-й мотострелковой бригады из Дагестана.

Они сдали данные, что нас будут наступать, сдали точки базирования, где они уже заправляли технику. В них была с собой карта, на которой отмечены места расположения их артиллерии. Мы сразу нанесли по тому району артиллерийский удар. Долго пылало.

31 августа около седьмого утра началось наступление. Мы приняли удар со стороны Победоносного, там наступало около 14 танков, отбили атаку.

В 9 часов я получаю информацию, что наш танковый подразделение без приказа отошел, покинул аэропорт.

Конечно, они потом аргументировали, что услышали по эфиру команду "отойти", но это просто самозащита.

Всем этим процессом руководил я. Я не мог дать команду танкам отойти, а самому с еще 130 военнослужащими остаться на "колесах", которые называются ногами ?! Потому ни одной единицы техники не осталось.

Хотя сегодня я уже могу сказать: может, слава Богу, что ушли. Наши потери в аэропорту - 13 человек. Могло быть больше.

Когда я узнал, что танки отошли - закурил, хотя три года до того не курил ... Закурил в 9 часов 31 августа. Понял, что будет ад.

Потому ладно сам, я не имел тогда времени о себе думать ... Но есть люди! Представляете, что такое 130 человек, с автоматами и гранатометами, когда российские танки уже вошли в аэропорт?

Танки уже ходили между зданиями, а пехота не смогла пробиться вместе с танками.

Как выгнать танки из аэропорта? Только артиллерией или авиацией. Решение родилось мгновенно.

Я докладываю старшему начальнику: «Отойти я не могу, потому что меня из танков расстреляют в спину. Если будете поддерживать авиацией и артиллерией, буду держаться".

Кругом поле, все видно. Надо было дождаться темноты или поддержки.

Поддержки я не ожидал. Затянуть кого-то в ад невозможно. Поэтому я рассчитывал на поддержку артиллерией - она действительно была. Мы корректировали огонь, начали их выбивать кусками.

В один момент, когда все были внутри, рядом в 150 метрах стоял танк и бил по входу здания, - я вызвал огонь на себя. Мои ребята обучены, знают, куда укрываться, все были на связи.

Первое, что взяли в окружение террористы, когда зашли в аэропорт - главный корпус, 12 моих бойцов попали в плен. Ребятам просто некуда было деваться: прямо в подвал, где они были, бросали гранаты.

Еще 5 раненых ребят были с другой стороны здания. Они отошли в бункер, который мы называли "Ромашка". Один из них был тяжело ранен. Его оставили в смотровой яме для автомобилей.

Так вот, ребят тоже окружили, четырех взяли в плен. Когда у старшего лейтенанта спросили, есть ли кто-то еще, он сказал, что нет, так, что тот остался в смотровой яме. Тот парень, живой, сейчас на реабилитации в госпитале во Львове.

А этих четырех вели к машине. Проходят мимо пожарное депо, где у меня сидели бойцы. Я говорю одному парню: "заляжет, пусть они пройдут. Только когда лезть в здание - открывай огонь".

Он послушался. Этих четырех раненых ведут, а тот из пожарки это видит. Он думал, что они русские. Но узнает среди ведущих, своего. Убивает русского, а чечен убегает.

Наших забирают в пожарное депо. Но чечен сориентировался и вывел танк на прямую наводку по той здания. В это время я снова вызываю огонь артиллерии. Валит артиллерия - танк убегает. И все эти четверо раненых остаются живы, плюс один в смотровой яме.

Помните, я рассказывал, как вызвал огонь на себя? Так вот, когда моих 12 ребят захватили, сепаратисты стали на наши частоты. Они в эфире услышали, что я вызываю по ним огонь, свою артиллерию и авиацию.

У россиян началась паника, они кричали: "Пацаны, уходим, сейчас будет авиация и артиллерия по нам работать!"

Начинают грузить в "КамАЗ" моих ребят, а те воспользовались паникой и пошли в рукопашный бой.

Один парень руками забил россиянина. Забрал у него автомат и выпустил рожок ему в сердце.

Он жив, герой. Четверо парней убежали, а остальные не смогли. Еще двое выпрыгнули из "КамАЗа" на ходу, которым их везли. Сейчас один из них в плену, еще несколько Аэропортовская - пропавшие без вести.

Так мы выгнали танки из аэропорта. В 19 часов они отступили.

В 20:30 должны были прийти на помощь и обеспечить нам уход трех БМП, один танк и "Урал" с 24-й бригады.

Все экипажи были из офицеров. Ни один солдат не пошел.

Я благодарен командиру бригады, все же смог собрать эти экипажи.

Только они зашли в аэропорт, вышли на полосу, их начали крыть с "Градов". Старший группы мне докладывает: "Молот! Молот! Меня убивают".

Я понимаю, что разменивать жизнь на жизнь не имеет смысла, и даю команду отойти.

Не успел отойти только "Урал", о котором я не знал. Прапорщик скрылся в здании во время бомбардировки.

Когда мы выходили, я разбил всех на шесть групп: группа разведки шла впереди и пробивала коридор. Распределил, кто несет раненых, которых смогли собрать в аэропорту. Тьма, но вокруг все горело.

Артиллерия била так, чтобы сдерживать врага. Мы приходим к краю аэропорта, как вижу - стоит "Урал". И прапорщик значит, заводит машину.

Мы загрузили туда раненых, не всех ... На ту машину село около 30 человек. Мой майор не смог сесть, а как и я, с раненой рукой ... Я, разумеется, как командир должен идти крайним, должен быть с людьми. Он и должен сесть, но не смог, потому что не было места.

Так мы и выходили под огнем артиллерии, своей, частично и чужой ... Я сам, пока шел, то раз 40 укрывался от артиллерии, потому что кто его знает, чья она.

Так мы вышли к Георгиевка, где-то в 2 часа ночи. Далее нас эвакуировали на машине в Лутугино, где оказали помощь раненым. Я пошел доложить руководителю сектора. Честно скажу, выпил стакан водки.

Знаете, как вышел? .. Был в кроссовках, потому что так удобно. Я в аэропорту полтора месяца в кроссовках воевал, как и солдаты - воевали, в чем удобно.

Утром нас имели эвакуировать. Посадил я всех на машины. Я старший колонны. Только начали движение, как снова начинают нас крыть "Град".

Проезжаем вдоль забора Лутугинского завода, реактивный снаряд пробивает этот забор, камни на машины! Сам думаю: "Боже, столько пережить, чтобы здесь слечь, когда осталось уже немного!"

О Боге тогда думали, наверное, все. И нас не зацепило - мы успели выйти из-под удара. Так мы эвакуировались в штаб сектора.

Я устал, все болит, мышцы забиты, я не могу стоять, не могу сидеть, хотя бы где-то поспать. Мне друг говорит: "Давай ко мне в кунг. Если" Смерчи ", команда" воздух ", то надо будет спрятаться".

Так получилось, что место было только сверху, на втором этаже. Ночью команда "воздух!" Они все выбежали - а я открываю глаза и думаю: "Да ну его все к черту". Так и пролежал две команды "воздух!"

Я уже не слезал. Думал - если там не тронуло, то и здесь не тронет.

Аватары и экстремалы

У солдата оружие, ему нельзя напиваться. Хорошо, если сам где-то влезешь. Бог с тобой, сам залез, сам вылезай. Застрелился, ну, так и будет. Но когда за тебя пострадают люди, которые не должны пострадать, в которых семья ...

У меня "аватаров" нет. Другие начальники не верят - но это так. У меня никогда не было клеток или ям. Спросите у любого солдата 80-й бригады, командир бригады их никогда не обижал.

Но тех, кто напивается, мы называем экстремалами. Почему? Где бы ни был пьян, его ведут ко мне, к командиру бригады. Он - подчиненный, я - командир. Он должен выполнять приказы. Если он напился - значит, ослушался. Следовательно, он должен за это ответить.

Сначала его везут в больницу или госпиталь на осмотр. Там измеряют, сколько промилле в крови, составляется соответствующий документ, и все.

Несколько месяцев назад нам, командирам, позволили составлять протоколы за употребление спиртных напитков. Протоколы направляем в суд, который определяет меру наказания. Первый штраф - 1200 гривен, второй - 2400, третий штраф - 5000 или 10 суток на гауптвахте.

Но поскольку гауптвахта - это затратно, то я призываю судью (у меня есть юридическая группа, которая это делает) наказывать деньгами.

Все мои бойцы это все прекрасно знают. Знают, что требования командира ко всем одинаковые, я не прощаю ни солдата, ни полковника.

Я назначаю расследование по пьяному, оставляю его без премии (наименьшая премия у моего солдата - это около 3 тысяч), плюс протокол, судья его приказывает - 1200, в общем получается 4 200 гривен.

Я спрашиваю: "Дядя, насколько Поднялся?" - "Товарищ полковник, на 34 гривны". - "Неправда, на 4200". - "Ну, да, если накажут".

Поэтому я их называю экстремалами. Потому солдат все понимает - но как можно за 100 грамм потерять 4200?

Год назад только за первый месяц мобилизации у меня было больше двухсот расследований по употреблению спиртного, а за последний - около десяти. Это из трех тысяч человек. И это является свидетельством того, что система воспитания работает.

Вообще должно быть системная работа командира, тогда и пьяных не будет.

Если подразделение стало, то солдат должен быть там, где он должен быть. Он не может просто себе пойти в село - это называется покиданием границ базового лагеря, который охраняется. А это - невыполнение приказа командира, уголовная ответственность.

У меня были случаи, когда я привлекал к уголовной ответственности людей, которые не выполняли приказ командира.

Кроме того, бойца должен контролировать младший командир. В комбрига в подчинении более 3 тысяч человек, он не может видеть каждого солдата. Но может видеть командир отделения, у которого 10 человек, или командир взвода - у него 30 человек.

Даже командир роты не может видеть каждого, у него уже 80-90 человек. То есть это ответственность младших командиров по выполнению приказа старшего начальника.

Далее - борьба с системой снабжения. Бойцам приходят посылки. Они звонят домой: "Я воюю, шок и трепет, надо 100 грамм". Мама, например, не отправит, а папа пришлет. Поэтому когда посылка приходит, ее перед командиром открывают, и при нем спиртное выливается.

Это называется ограничение солдат от возможных путей снабжения.

Если военная машина передвигается, то она передвигается с разрешения. Она не может сама выехать из лагеря. Это элементарное, что должно быть в любом подразделении. Если машина движется, то она не может остановиться на дороге. Она вышла из точки А, а остановиться имеет в точке В. Точка В не может быть в магазине или еще где-то.

Кроме того, у солдата могут быть потребности. Но это также должно быть организовано. Все потребности собираются у старшего офицера, планируется машина ...

У меня солдат не может передвигаться пешком, он должен ехать, он должен быть вооружен. Машину нельзя оставлять, ее кто-то должен охранять, потому что под нее могут что-то подложить.

Это элементарная система, которая должна работать в любой части, в любом подразделении.

Если система наладить и обеспечить, то тогда и пьяниц не будет.

Трудный вопрос

Самый трудный вопрос - когда мать спрашивает командира: "Где мой сын?" А ответа нет. Ей трудно объяснить, что у тебя три тысячи людей, и ты не можешь одновременно быть с каждым сыном.

Если бы можно было где-то спрятать ее сына, я бы это сделал. Но командир не может все видеть, для этого есть младшие командиры.

Это большой опыт - и в процессе управления, и в процессе поведения. Нельзя смотреть на эту войну просто как "бери и стреляй". Этого мало. Мы должны думать о людях, которые нас окружают.

Почему я и говорю, солдат не может уйти сам в деревню. Он не имеет права ходить там с оружием, пугать людей.

Это такие тонкие аспекты. Их дают в миротворческих миссиях: как сделать так, чтобы местному жителю помочь, а не так, чтобы он стрелял тебе в спину.

Я всегда своим солдатам говорю: "Улыбайся людям". Например, если ты едешь на военной машине и не выполняешь боевую задачу - то остановись, дай людям пройти. То есть не веди себя нагло, улыбайся, дай людям поверить в себя.

Ты вооружен, сильный по отношению к тому, кто не имеет оружия - поэтому ты обязан улыбаться, смотреть с любовью к ним. Даже если это и замаскированный под местного жителя сепаратисты, то он еще подумает, стрелять тебе в спину, или нет.

Такие тонкости дает миссия.

Порядок использования подразделений в населенных пунктах - как не навредить, даже во время ведения боевых действий.

Вопрос мародерства - ты не взять что-то, даже если он лежит без присмотра. Это человек потеряла, временно оставила.

Эти люди уже страдают, потому что на их территории ведется война. Их нельзя использовать - им надо помогать. Потому что есть дети, старики, женщины.

Я своих солдат воспитываю. Да, бывают негодяи, не до каждого доходит слово командира. Но если есть нормальный парень и он стоит у негодяя, то он не даст ему что-то сделать.

По этой войны я понял, что должен будет постоянное совершенствование боевой готовности, навыков.

Солдату всегда есть к чему готовиться. Если сегодня он стреляет в копейку, то пусть завтра стреляет в полкопейки - это его жизнь.

Ты не знаешь, что тебя ждет в будущем. Может, придется попадать не в 400 метров, а на тысячу, то учись попадать на 1000 мэров - это твоя жизнь.

И боевой дух. Это когда солдат верит своему командиру, а командир верит солдату, солдат верит солдату.

Потому самое трудное - это измена или бездействие. Это страшные вещи на войне.

pravda.com.ua


Отправить пост в социальную сеть: